— Ты что, ревнуешь? — спросила она.

— Еще чего, — буркнул Белов. — Просто хочу узнать тебя лучше.

— Я вся как на ладони.

С этими словами Багила перекатилась на спину. Это было приглашение заняться чем-нибудь более существенным, чем разговоры. Увидев, что Белов не торопится перейти к действиям, она змеей заползла на него всем телом.

— Ты не ответила на мой вопрос, — напомнил он, не позволяя ей сползти ниже. Для этого пришлось довольно крепко обхватить ее за талию.

— Ответила. Никого у меня нет, ни с какими силовиками я не общаюсь. Доволен?

— Доволен, доволен, — буркнул Белов, еще раз убедившись, что не может уличить казашку в явной лжи.

— А вот я не довольна, — заявила она. — Мне надоели твои бесконечные допросы. И я требую моральной компенсации.

— Как насчет физической?

— О, это было бы совсем здорово.

Ладони Белова уверенно легли на ее нежные ягодицы, когда она отстранилась и встала, закутываясь в простыню.

Он вопросительно поднял брови.

— Жарко, — прошептала Багила, нагибаясь и дыша Белову в ухо. — Минутку постою на балконе, не возражаешь?

— Тогда я перекурю, — сказал он.

— Как хочешь.

Поцеловав Белова, Багила пошла к балкону, а он остался лежать.

Соединиться вновь им было не суждено.

IV

С Клочковым расплатились вперед и полностью, но он был не такой дурак, чтобы довериться заказчику. Сразу после выполнения задания прапорщик собирался навсегда покинуть страну. В России у него никого не было, но тем проще будет обустроиться где-нибудь в глуши. С нынешним гонораром и накопленными деньгами у Клочкова набралось больше сорока тысяч долларов. Самое время уходить на покой.

Угрызений совести по поводу предстоящего убийства он не испытывал. Да и с какой стати? Кандидата в покойники он совсем не знал и никогда в глаза не видел. Клочкову было известно только, что Белов чем-то насолил главному комитетчику и что проживает он в 913-м номере «Королевского отеля».

Проживал. Потому что этот тип был для Клочкова живым трупом. То, что пока еще Белов дышал, не имело значения.

Ровно в половине первого ночи Клочков, уснувший в девять вечера, открыл глаза. Как всегда в подобных случаях, он спал на спине, полностью одетый. В гостиничном номере не осталось ни единого отпечатка его пальцев, ни единого следа его присутствия. Только запись в регистрационном журнале, но там значился некий Валерий Семенович Емельянов, которым Клочков, само собой, не являлся.

Руки в прозрачных резиновых перчатках ужасно потели и чесались, но Клочков не позволил себе снять их даже на минуту. Кроме того, на нем был надет тонкий, однако все равно слишком теплый для лета серый свитер. Его ворот в развернутом виде закрывал лицо до самых глаз, вот почему приходилось мириться с некоторыми неудобствами такой одежды. Издержки профессии. Еще и не такое приходилось терпеть Клочкову ради успеха операции. Однажды он двое суток просидел в заброшенной выгребной яме, и ничего, не помер. Эта неприятность произошла с тем, с кем и должна была произойти, а Клочков благополучно отмылся и продолжал жить дальше.

Это потому, что он всегда все очень тщательно продумывал и не допускал ошибок. И еще одно важное правило соблюдал прапорщик: во время дела не бояться и не думать о возможном провале, ведь сомнения притягивают беды, как магнитом. Вот и сейчас, перекрестясь, Клочков оставил плохие мысли за порогом покинутого номера.

Воспользовавшись лестницей, он бесшумно поднялся на двенадцатый этаж, убедился, что коридор абсолютно пуст, и проник в номер 1313, снятый заранее на другую фамилию. Белов проживал прямо под ним, только четырьмя этажами ниже. Чтобы добраться до него, у Клочкова было припасено снаряжение для альпинизма, украденное на складе. Он застегнул на себе широкий брезентовый пояс, дополненный специальной постромкой, проходившей между ногами. Присел несколько раз, проверяя, не причинит ли ему сбруя каких-либо неудобств. Прищемленная мошонка на двадцатипятиметровой высоте — не самое удачное начало операции. Прожить на свете можно и без яичек, только кому нужна такая жизнь?

К поясу, чуть выше пряжки, крепилось массивное стальное кольцо, сквозь которое пропускался прочный нейлоновый трос. Один его конец был снабжен карабином, оснащенным зажимным стопором. Второй конец Клочков примотал к перилам балкона. Когда он вернулся в комнату, трос послушно тянулся за ним, помаленьку отматываясь от аккуратно уложенной бухточки.

В своей сбруе Клочков казался себе то ли водолазом-глубоководником, то ли космонавтом, которому предстоит выход в открытый космос. Он даже передвигаться стал чуточку более грузно, чем обычно, хотя пояс с пряжкой и кольцом весил не так уж много. Это открытие заставило его улыбнуться.

Мужчина — всегда наполовину мальчик, говаривал покойный дед, и он был прав. Жизнь без риска, без игры, без остроты ощущений — это как пища без приправы. Сколько ни пережевывай, а настоящего вкуса все равно не почувствуешь.

Расположившись за столом, Клочков с удовольствием зарядил пистолет и навинтил на ствол самодельный глушитель, выточенный местным умельцем. К рукоятке пистолета крепился прочный шнурок, позаимствованный у фотоаппарата. Приспособление гарантировало, что в самый ответственный момент прапорщик не окажется безоружным, болтаясь между землей и небом.

Продев запястье в петлю, Клочков вышел на балкон и постоял, приглядываясь к происходящему вокруг. Удостоверившись, что все спокойно, он глубоко вздохнул и принялся действовать. Натянул на лицо воротник свитера, перелез через перила, затем с невольным замиранием сердца откинулся назад, проверяя надежность страховки. Зубчатый карабин вцепился в трос цепко, как челюсти овчарки — в сахарную косточку. Опустившись вниз примерно на полметра, Клочков наконец решился разжать пальцы той руки, которой он на всякий случай придерживался за перила. Теперь его поддерживал на весу только трос. Помаленьку стравливая его, Клочков переступал ногами по ограждению балкона, совершая спуск.

Спросонья его можно было принять за Человека-паука, ползущего по стене здания. Но в столь позднюю пору любопытных на соседних балконах не наблюдалось. Из распахнутых окон и дверей раздавались лишь однообразные сонные звуки — посапывание, храп, невнятное бормотание. А до ноздрей Клочкова отчетливо доносились всевозможные запахи, которые он машинально различал и сортировал, словно это могло ему зачем-то пригодиться: вот это подгнившие фрукты, это скверный самопальный коньяк, это какой-то не слишком ароматный крем, которым мажутся на ночь немолодые женщины.

На уровне десятого этажа вообще отвратительно воняло блевотиной, и Клочков промахнул его так быстро, что чуть не забыл притормозить перед номером 913.

Подождав чуть выше, пока трос перестанет раскачиваться, прапорщик медленно соскользнул на тридцать сантиметров… двадцать… десять…

Дверь в номер была распахнута настежь, задернутая гардина не мешала проникать внутрь ночной прохладе. В комнате было темно, на кровати угадывалась какая-то возня, слышались голоса — мужской и женский.

Черт! Они не спали, а подошвы Клочкова уже коснулись перил. Бежать? Но когда представится следующий случай? И понравится ли это Шухарбаеву, который заплатил деньги не за прогулку Клочкова на свежем воздухе?

— Жарко, — прошептал женский голос за гардиной.

Продолжения Клочков не разобрал. Зато услышал, как мужской голос, который мог принадлежать только Белову, произнес:

— Я перекурю.

— Как хочешь, — сказала женщина.

За колышущейся гардиной возник человеческий силуэт, замотанный в белое. Видимо, Белов решил выйти на балкон, набросив простыню.

Убегать было поздно, а вот времени прицелиться Клочкову хватило с лихвой. Это давно превратилось у него в инстинкт. Обжегшись, ты отдергиваешь руку. Столкнувшись с опасностью, стреляешь.

Плонк! Выпущенная из глушителя пуля прогудела в темноте рассерженной пчелой. Клочкову показалось, что до него донеслось короткое чмоканье, с которым смерть поцеловала жертву прямо в лоб.